«Хочу быть таким, как Твои чудаки…»
Юлия Алексеева
08.04.2015
Лавочка
Свято-Троицкая Сергиева Лавра. Всенощное бдение, особенно долгое в монастыре. Стою – ног не чувствую. Забилась в уголок, рядом лавки все заняты братией монастыря, в основном послушники и трудники, а отцы в алтаре – на молитве. Рядом стоит дежурный по храму, строго следит, «чтобы бабы своими юбками не ерзали по лавкам – они для братии». На секундочку замечу, подобные вещи меня всегда возмущали, стою – еле сдерживаюсь. Взглядом одарила дежурного так, что он – то ли в смущении, то ли с испугу – протянул мне просфору, которую еще секунду назад хотел отправить себе в рот.
Вокруг толпятся богомольцы, в основном бабки с торбами и котомками. Взгляд падает на старуху лет восьмидесяти: сухонькая, маленького росточка, но бравенькая, видно, что авторитетом в семье пользуется немалым. Рядом с ней девчушка лет шести, круглолицая, розовощекая, юркая, бабка за ней еле поспевает. А девчушка, суетливая, глазами так и бегает по храму, с ноги на ногу переминается да под нос себе молитвы поет. Платок на ней красивый, в цветах, сарафан из-под шубки виднеется – русская краса.
Так вот, эта юркая, несмотря на строгий взгляд дежурного по храму, успела проскочить мимо и усесться на одну из скамеек для братии. Сидит, ногами дергает, поет да крестится. Чудо Божье. Тут подошли послушники в годах и эту девчушку – как котенка… мол, нечего, нечего тут, это всё для братии.
А она соскочила да давай причитать: «Садись, дедушка, садись, славненький, ножки старенькие, болят». Подходит к бабке и успокаивает ее: «Бабуся, я на ногах постою, ничего… ничего страшного. Не переживай, всю службу простою».
Крестится, улыбается и поет дальше молитвы, какие знает.
Я оглянулась. Трудник, который девчушку прогнал, сидит в слезах и шепчет: «Господи, хочу быть таким, как Твои чудаки, помоги, Господи», – и смотрит сквозь слезы на малую.
Глафира
Глафире уже 90 лет. Она жила в Белоруссии, прошла всю войну, потом оказалась на Украине, ну а уже дальше старший сын забрал к себе. И живет теперь Глафира на Дальнем Востоке. Сын помер, остались внук с правнуками да собака.
Глафира - прихожанка нашего храма, а еще ее можно встретить в мужском монастыре. Глафира в приходе – народная совесть.
- Ой, деточка, как мне тут нравится, меня тут все уважают, заботятся обо мне. Я прошу Господа об одном: дай мне, Боже, на следующую воскресную литургию побывать в Твоей святой обители. Монахи тут какие, молитва тут какая! – прямо к Богу летит. А давайте я всё тут вам покажу.
Мы садимся в машину, и Глафира нам делает обзорную экскурсию.
- Вот там купель – ой, сколько было народу на Крещение, какая мне радость от того, что все добрые люди едут на такой великий праздник в монастырь! А там вона домик самого главного – митрополита, он тут тоже жить будет, он монах. Какая радость-то мне от этого! А вона гостиница, кто приедет, могут переночевать. А на этом поле лошади гуляют летом. Меня уже не будет в живых, а вы все увидите всё… всё. Как тут дома будут, как монастырь расстроиться.
Мы выезжаем из монастыря, мчимся по гладкой асфальтированной дороге, а Глафира всё продолжает:
- Я всегда думаю, когда еду по дорогам (я часто езжу, внук меня не оставляет, берет с собой, в Комсомольске была недавно). Вот все дороги, дома, города построили люди. А что с ними стало? Еду и как бы разговариваю с ними: «Люди добрые, спасибо вам за вашу работу, дай вам Бог за ваши труды». Наверное, многих из них нет в живых, а всё равно за их здравие. Господь знает.
- Баба Глафира, – спрашиваю у нее, – а Вы за многих молитесь?
- Ой, деточка, знаешь у меня какие списки молитвенные! Вот утром встану рано (молюсь- то я медленно, хоть и вижу хорошо, еще иной раз без очков читаю, но всё равно медленно получается). Читаю правило утреннее, потом Евангелие, Псалтырь и за всех молюсь, много людей в моих помянниках. Ой, как много и за отцов молюсь! Как там наш отец Георгий поживает? Я его вспоминала давеча, поклон, поклон от Глафиры.
С умилением смотрю на эту старенькую, улыбчивую, говорливую бабусю, всю жизнь прожившую заботами о людях, и мысленно желаю ей завершить девятый десяток и разменять десятый. Понимая, что и ее внук, и ее правнуки, да и все мы тоже держимся ее молитвами, идущими из самого сердца и достигающими самых вершин неведомого небесного мира.
Она достает своими старыми сморщенными ручками из сумки черный хлеб, кладет на коленки салфетку. Откуда в сухих постящихся руках является невечерняя сила? А в полуграмотном говорке – убедительность? Где и себе бы – этак потом в восемьдесят с гаком – начерпать ее молодецкой бодрости… Девяносто лет, а всё хлопочет, всё успевает, словно мотор в ней какой. Мы, молодые, скрипим еле-еле, а ей хоть бы что. Чем держится – непонятно.
Глафира, словно подслушав мои мысли, отвечает:
– Деточки, хлеб всегда с собой ношу, давайте немного перекусим. Вот я есть не хочу сейчас, но хлеб – это святое. Я во время войны жила, знаю, что такое голод. А вы имейте в кармашке хлеб, от этого жизнь слаще. Ну давайте, родненькие, деточки, давайте. Только с крошечками аккуратно, всё доедайте.
Глафира не особо рассказывает о своей жизни. При рождении ее крестил и нарек имя монах-отшельник, который жил неподалеку от их дома в лесу. Что мамочку потеряла рано, много претерпела в своей жизни – война, потеря мужа, детей, голод, бедность. Но Бога не оставляла никогда, и Он ее никогда не оставлял. Так и жили: Глафира на земле, а Отец с небес за ней присматривал. Она благодарна всем людям за их доброту, которую видела крайне редко. Хотя она утверждает, что «люди много добра совершили, ой, деточки, много», – и украдкой смахивает слезу.
Всех ее добродетелей и милостыней никто не знает и не ведает, кроме одного Господа. Так она их сумела скрыть от всех и спрятать в надежном месте – на небе, по слову Спасителя: «Собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляет и где воры не подкапывают и не крадут».
